Словосочетание «соповская семья» прочно вошло в нашу жизнь. Причём большинство уверены, что СОП — это несмываемое клеймо, которое власти ставят на так называемые неблагополучные семьи. Так ли это на самом деле? Разобраться в вопросе мы попытались вместе с заместителем прокурора Гомеля Алексеем Гавриковым. До недавнего времени Алексей Иванович по роду службы вплотную занимался именно этой категорией семей.
Алексей Гавриков.
Елена Чернобаева:
— Алексей Иванович, так что же такое постановка в СОП: попытка помочь оказавшейся в трудной жизненной ситуации семье или пятно на репутации, от которого практически невозможно отмыться?
Алексей Гавриков:
— Признать факт, что в семье дети находятся в социально опасном положении, достаточно сложно. Для этого существуют специальные критерии. Основных шесть, но с учётом детальной расшифровки каждого пункта наберётся не один десяток. Начиная от уклонения родителей от выполнения своих обязанностей и заканчивая проживанием несовершеннолетнего в семье, где сложилась конфликтная ситуация с наличием стрессовых факторов. Для СОП необходим хотя бы один из перечисленных факторов. При этом на учёт ставится не семья, а отдельно взятый ребёнок.
Если же идти от жизни, то всё и проще, и сложнее одновременно. Возьмём стандартную ситуацию — родители систематически пьянствуют. Обратите внимание — систематически, потому что за единичные случаи никто в СОП не поставит. При этом нарушают общественный порядок, имеют проблемы с законом, о детях не заботятся. Такие семьи, как правило, на виду, особенно в небольших населённых пунктах. Соседи, педагоги прекрасно осведомлены, чего эти родители стоят.
Таких случаев большинство. И такие родители задолго до вмешательства общественности и государства сами на себе поставили клеймо неблагополучных. Так что зачастую официальная постановка на учёт является лишь констатацией уже сложившейся ситуации.
Но критерии, которыми пользуются соответствующие службы, всё же носят изрядную долю субъективизма. Например, один из показателей гласит, что ребёнок находится в социально опасном положении, если родители лишают его минимальных жизненных благ, необходимых для проживания и развития, не заботятся о его здоровье, нравственном, физическом и психологическом развитии, материально-бытовом обеспечении. При желании под эти критерии можно подвести любую семью с низкими доходами.
Александр Евсеенко:
— Думаю, лучшим аргументом в пользу того, что постановкой на учёт в СОП социальные службы не размахивают, как палицей, будет статистика. Какова она?
Алексей Гавриков:
— В прошлом году в Гомеле были признаны находящимися в социально опасном положении 820 несовершеннолетних из 512 семей. На первый взгляд, для полумиллионного города это не много. Но на начало 2017 года в СОП числились 745 детей из 481 семьи. Рост очевиден, что не особо радует. Хотя необязательно это объясняется увеличением числа неблагополучных семей. Скорее, органы образования, особенно в Советском и Железнодорожном районах, предприняли действенные меры для выявления ситуаций, когда дети находятся в опасности.
Основная возрастная категория несовершеннолетних, признанных находящимися в СОП, дети в возрасте от шести до 14 лет. Хотя немало и таких, кому ещё не исполнилось и трёх. Их в городе 124.
Елена Чернобаева:
— И сколько детей из этого числа были отобраны у родителей?
Алексей Гавриков:
— Девяносто два ребёнка из 60-ти семей. К слову говоря, если ребёнок из семьи изымается, то такая семья автоматически перестаёт считаться «соповской».
Александр Евсеенко:
— Я вот ознакомился с упомянутыми вами критериями и понял, что у нас в каждой семье, где родители требовательны к своему ребёнку, дети находятся в опасном положении. Во всяком случае, критики, угроз, даже, не побоюсь этого слова, физического насилия хватает во многих вполне благополучных семьях. Иначе как воспитывать?
Алексей Гавриков:
— Отчасти с вами можно согласиться. И мне от родителей, случалось, ремня перепадало, но — всегда за дело. Поэтому и обид никаких нет, напротив — только благодарность, человека из меня вырастили.
Но тут важно не путать воспитательный процесс с неприкрытым издевательством над беззащитным существом. На что в документе тоже сделан акцент. Если это физическое насилие, то не отцовский подзатыльник, а преднамеренное нанесение физических повреждений, которые могут привести к смерти ребёнка или вызвать серьёзные, требующие медицинской помощи нарушения. Психическое насилие — значит, что ребёнок длительное время подвергается такому психологическому воздействию, которое в итоге приводит к формированию у него патологических черт характера или нарушает его развитие как личности. Думаю, каждый понимает, что лишение сладкого или запрет идти гулять никакой патологии в психике ребёнка не сформирует.
Или взять такой критерий, как бродяжничество. Под этим закон понимает систематические уходы из дома, когда ребёнок сутками неизвестно где, с кем и как проводит время. Разовые уходы в эту схему не вписываются. Особенно, когда речь идёт о подростках. В переходном возрасте обидеться на родителей ребёнок может из-за любой мелочи и в качестве ответного шага уйти из дома. Чтобы спустя несколько часов, пускай сутки, вернуться назад. Делать из этого трагедию, тем более начинать процесс постановки в СОП, мне кажется, недальновидно.
Но и здесь есть обратная сторона. В последнее время участились случаи, когда беда приходит во внешне благополучные семьи. Помните ужасную трагедию, когда мать утопила в ванне двоих малолетних детей? Я выезжал на это происшествие и честно признаюсь: обстановка в квартире никак не свидетельствовала о каком-либо неблагополучии и о возможной угрозе для жизни детей — хватало и продуктов, и одежды, и игрушек. И порядок был. Но ведь вот как случилось…
Если речь идёт о безопасности детей, никакие меры лишними не будут. Только применять их надо правильно, руководствуясь главным врачебным правилом — не навреди.
Елена Чернобаева:
— Но для этого с каждой семьёй нужно проводить кропотливую работу, отказавшись от поверхностного, бюрократического соблюдения процедур. Где столько школьных психологов и социальных педагогов взять? Причём обладающих изрядным житейским опытом, а не вчерашних выпускников вузов.
Алексей Гавриков:
— Это действительно проблема. Сам порой поражаюсь, с какой лёгкостью некоторые специалисты ставят ребёнку диагнозы. Скажем, склонность к суициду. А поговоришь с таким подростком — у него и в мыслях никогда не было что- то с собой сделать. Но подбор социальных педагогов не входит в компетенцию представляемого мною ведомства.
Елена Чернобаева:
— Есть ли возможность организовать эту работу так, чтобы ошибки сводились к минимуму? Лично вам часто приходилось сталкиваться с перегибами?
Алексей Гавриков:
— Нет, не часто, но случается. Иногда читаешь какой-нибудь акт обследования, налицо социально опасное положение. И грязно в квартире, и дети недосмотрены, и холодильник пустой. Начинаешь вникать детально, всё оказывается не так мрачно, как описано. Но с подобным, повторюсь, сталкиваться приходится редко. В проверяемых семьях взрослые чувствуют за собой вину, зря ведь к кому-то педагоги не придут. Потому и жалоб или протестов на действия сотрудников образования практически не поступает.
Александр Евсеенко:
— Знаете, мне иногда кажется, что в процедуре отбирания ребёнка есть что-то бесчеловечное. Не в самом действии, направленном на спасение его здоровья и жизни, а так, как это практикуется. Отобрали, вернули, опять отобрали… Если родители алкоголики и детьми не занимаются, надо лишать их родительских прав раз и навсегда. А то умиляемся поклеенным обоям и хлебу с молоком в холодильнике.
Алексей Гавриков:
— Конечно, процедура неприятная, для ребёнка вообще стрессовая. Моё мнение — осуществлять её необходимо разово и при наличии серьёзных оснований. И если после этого родители не берутся за ум, не стоит повторяться. Толку от этого не будет. Надо использовать другие, более действенные рычаги.
Но позвольте одно уточнение: описанные вами картины наблюдались на первых этапах внедрения в жизнь практики отобрания детей у родителей. В последнее время с подобным мне сталкиваться не приходилось.
Елена Чернобаева:
— Под более серьёзными рычагами вы понимаете лишение родительских прав?
Алексей Гавриков:
— В том числе. Это крайняя мера, на которую мы идём, когда понимаем: по-другому ситуацию изменить невозможно.
Елена Чернобаева:
— И часто она меняется?
Алексей Гавриков:
— Нет, но случается. Вот недавно столкнулся с ситуацией, когда мать сразу после рождения ребёнка хотели лишить родительских прав. В отношении первых двух она лишена. Но малышу уже полгода, и по отношению к нему женщина проявляет самые настоящие материнские чувства. Боюсь сглазить, но если так пойдёт и дальше, то не исключено, что её восстановят в правах и в отношении старших детей.
Александр Евсеенко:
— А вам не кажется, что в борьбе за то, чтобы разбудить в некоторых гражданах родительские чувства и ответственность за собственных детей, мы непроизвольно наносим психологические травмы самим детям? Для малышей, у которых даже очень плохая мама самая любимая, это настоящая трагедия. Для подростков, известных манипуляторов, очередной повод шантажировать родителей.
Алексей Гавриков:
— Безусловно, ребёнок наиболее комфортно чувствует себя в кругу родных и близких. В любом возрасте. Проблема в другом: несовершеннолетние в силу разных причин сами могут не осознавать, что находятся в опасной ситуации. А мы, взрослые, это видим, понимаем и обязаны принять все меры к тому, чтобы максимально обезопасить жизнь и здоровье детей. Повторюсь: если ребёнка отбирают у родителей, значит, ситуация в семье как минимум критическая. Это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло.
Елена Чернобаева:
— Приходилось ли вам сталкиваться с тем, что педагоги, дабы приструнить неудобных им родителей, угрожали им постановкой в СОП? Мне, например, известен как минимум один такой случай.
Алексей Гавриков:
— Первый раз о подобном слышу, хотя не исключаю и такого развития событий. В конце концов, эту работу выполняют люди, которые опираются на свою интуицию и житейский опыт. Нет инструментария, способного с точностью установить, является вот этот родитель ответственным, а этот – безответственным.
Но одно дело – угрозы, а другое – их реальное воплощение. Для этого необходимо, во-первых, иметь веские основания, во-вторых – соответствующие полномочия. Ни один педагог, даже директор школы, не вправе решать подобные вопросы единолично.
Елена Чернобаева:
— Но инициировать работу в этом направлении им вполне по силам. Иначе говоря, крови попортить могут.
Алексей Гавриков:
— Могут, но только опираясь на неопровержимые факты. Которые рассматриваются комиссионно. В том числе и с целью исключить подобные случаи предвзятого отношения.
Александр Евсеенко:
— Не могу избавиться от ощущения, что реализация Декрета №18 напоминает первый шаг по внедрению в нашу жизнь так называемой ювенальной юстиции. Отношение к которой в обществе, мягко говоря, неоднозначное. Каково ваше мнение на этот счёт?
Алексей Гавриков:
— Знаете, в идеале всё выглядит привлекательно, в том числе и ювенальная юстиция. Я знаком с примером тех стран, где она давно существует. Но, на мой взгляд, пока говорить о возможности внедрения её в белорусских реалиях преждевременно. Дело в том что у нас нет правовой базы для этого. Но даже если ювенальная юстиция и появится, что на практике особой сложности не представляет, мы неминуемо столкнёмся с проблемой квалифицированных кадров.
Мы уже говорили, что даже при реализации требований Декрета №18 приходится сталкиваться с некомпетентностью, формализмом, сухим администрированием. К счастью, фатальных последствий это не несёт, а ошибки есть возможность быстро исправлять. С ювенальной юстицией так не получится.
Проблемами семьи должны заниматься не просто подготовленные специалисты, а люди, которые сделали бы эту деятельность смыслом своей жизни. Если же мы будем волевым порядком назначать туда выпускников юрфака, пусть даже отлично подготовленных, но не имеющих представления о психологии семьи и отношениях в ней, это будет не юстиция, а в лучшем случае её профанация.
belkagomel.by. Фото: Вячеслав Коломиец
Cейчас читают:
Подпишитесь на наш канал в Яндекс.ДзенБольше интересных новостей - в нашем Telegram
