«Всё пропускаем через душу». История онколога и его дочери реаниматолога из Гомеля

В шесть лет Юрий Нагла решил, что когда-нибудь обязательно изобретёт таблетку от смерти. И в какой-то степени своей детской мечты достиг. Сейчас Юрий Волдемарович — хирург-онколог, заместитель главного врача по хирургии Гомельского областного клинического онкодиспансера. Каждый день он спасает жизни. За почти тридцать лет стажа помог тысячам пациентов. Продолжает дело отца и дочь Маргарита, которая вот уже год как работает анестезиологом-реаниматологом в Больнице скорой медицинской помощи — лечит тяжёлых, а иногда и практически безнадёжных больных в реанимации. Начался же путь в медицину этой семьи с мамы и бабушки Натальи Никитичны, которая 42 года проработала медсестрой в многопрофильной больнице в Тереховке Добрушского района.

— Мама окончила медучилище в Рогачёве в 1964 году. На работу попала в тереховскую больницу сестрой хирургического отделения, где выполнялись как плановые, так и экстренные операции. Спустя год прошла стажировку по анестезиологии и стала сестрой-анестезисткой. Кадров в то время не хватало, поэтому мама совмещала две должности. Сначала давала пациенту наркоз, а потом ассистировала хирургу как операционная сестра. На этом месте она отработала лет 20. Потом перешла в кабинет функциональной диагностики, где исследовали функции лёгких, делали ЭКГ и УЗИ. Здесь она работала по 2008 год, до самой пенсии, — рассказывает, как всё начиналось, Юрий Волдемарович.

Жила семья на территории больницы в финском домике.

— Этот домик должен был стать туберкулёзным кабинетом, но что-то не сложилось. И маму поселили туда за нехваткой жилья. Так что всё моё детство прошло в больничном дворе. Я общался с больными, видел, как мама работает. В общем, был этаким «сыном полка». Переехали мы, только когда мне исполнилось одиннадцать. В выделенную государством квартиру в новостройке всё в той же Тереховке.

Наталья Никитична Нагла — первая слева в верхнем ряду.

— Получается, на дежурный вопрос «Почему вы решили стать врачом?» вы уже ответили. Но что вообще заставляет человека выбрать профессию, где он напрямую в ответе за жизнь людей?

Юрий Нагла: Я был очень впечатлительным в детстве. Всегда сильно переживал, когда болел кто-то из родственников или знакомых. Мечтал изобрести такую таблетку, чтобы человек никогда не старел. Эта детская мечта, к сожалению, не осуществилась. Зато в 1990 году я поступил в мединститут в Минске, отучился там шесть лет и по распределению попал в интернатуру в гомельский онкодиспансер.

— Когда узнали, что вас распределяют в онкодиспансер, какие были чувства?

Юрий Нагла: Никакого страха. Наоборот, я считал и сейчас так думаю, что мне повезло. Мог, конечно, пойти в областную больницу или больницу скорой помощи, места там были… Но в плане хирургии именно онкодиспансер самый мощный. Здесь выполняется почти полный перечень хирургических вмешательств. Даже комбинированных, объёмных, с резекцией смежных органов. Через наше учреждение проходят все локализации рака, за исключением спинного, головного мозга и костей черепа. Эти операции выполняются в РНПЦ онкологии и радиологии в Боровлянах.

В первый год я только ассистировал хирургам, зато изучил все их техники. А она у каждого своя, даже узлы на операционных швах разные. Когда приобрёл достаточный опыт, на это ушло лет семь, перешёл в новое онкоторакальное отделение, которое тогда только открылось. Ну а сейчас работаю заместителем главного врача по хирургии.

Юрий Нагла во время одной из своих первых операций.

— А вы, Маргарита, почему решили стать именно анестезиологом? Папа пытался как-то повлиять на этот выбор? И в целом на желание стать врачом?

Маргарита Нагла: Конечно, повлиял! У нас же вся семья медицинская. Мама, которой, увы, уже нет с нами, 23 года отработала хирургической медсестрой. Сначала в онкодиспансере, потом в областной больнице. В операционной онкодиспансера, собственно, они с папой и познакомились. Дома мы с братом постоянно слышали разговоры на медицинские темы. Хотя вот Никита как раз в медицину идти не захотел. Оканчивает БГУИР и будет работать в сфере искусственного интеллекта.

А меня, как и родителей, всегда тянуло помогать людям. Правда, до 15 лет хотела быть ветеринарным врачом. Но в ветеринарии надо было бы усыплять животных, а я их очень сильно люблю. Поэтому переменила вектор на медицину человека и поступила в гомельский медуниверситет. Изначально шла туда с целью стать хирургом, как папа. Но на четвёртом курсе началась анестезиология, и она мне понравилась больше.

— Вы спасаете тысячи людей, но ведь, случается, пациенты умирают… Как с этим справляться? Особенно молодому врачу.

Юрий Нагла: Если этого бояться и всё время об этом думать, просто не сможешь быть хирургом. Конечно, в нашей профессии случается всякое. И у меня пациенты умирают, что неизбежно. Все эти смерти я пропускаю через душу. Не буду никого обманывать, это очень сложно.

Хирург-онколог, он ведь не только делает операции. Месяцами нам приходится буквально вытаскивать с того света тяжёлых пациентов. Прибегать на работу в выходные, чтобы ещё раз осмотреть, перевязать, ничего не пропустить, вовремя увидеть осложнения.

Но со временем вырастает как бы «вторая кожа», чувства притупляются. Там, где молодой хирург мечется и сходит с ума, опытный всегда включает холодный ум. Вот почему так важно наставничество в медицине. Молодых мы никогда не бросим наедине с пациентами.

— Зная всё это изнутри, вы случайно не отговаривали дочь быть врачом?

Юрий Нагла: Даже мыслей таких не было. Несмотря на все эмоции, которые врач тоже испытывает. Ведь он живой человек! Спасать жизни — большое счастье. И я уверен, всё у Маргариты получится.

— А вы, Маргарита, не пожалели ещё, что пошли в медицину?

Маргарита Нагла: Не пожалела, но поначалу очень боялась. Для обывателей анестезия — это когда уснул на время операции — проснулся после. А про реаниматологов знают, что «они откачивают тех, кто при смерти». На самом деле, не совсем так.

В процессе операции именно анестезиолог следит за всеми важными показателями человеческого организма: дыханием, пульсом сатурацией, нужно ли добавлять ещё какие-то препараты или не добавлять, как вообще проходит операция, сколько крови потеряно, надо ли заказывать дополнительную. И это не полный перечень обязанностей.

Послеоперационные крайне тяжёлые пациенты в реанимации — это постоянное наблюдение за ними 24 часа в сутки, постоянный контроль анализов, клинико-лабораторных данных. За сутки лечение может поменяться кардинально.

Так что во время отпуска, который даётся после интернатуры, я много думала. Это был месяц серьёзных экзистенциальных переживаний. Страшно было самой отвечать за жизнь пациента, не имея опытного врача-наставника за спиной. Но на деле старшие коллеги всё равно мне помогают, дают советы, поддерживают, не оставляют наедине с проблемой. Большое им за это спасибо.

Когда есть у кого спросить, чувствуешь себя увереннее.

«Удалось спасти пациента, на которого упала машина»

— Наверное, каждый врач помнит своего первого пациента. Расскажете о ваших.

Маргарита Нагла: У меня был плановый пациент, которому делали холецистэктомию — удаление желчного пузыря, если проще. Предварительно его осмотрел коллега-анестезиолог. Мужчина молодой, без сопутствующих заболеваний, без проблем с шеей и дыхательными путями. Но когда я стала его интубировать обычным клинком, то не смогла это сделать. У нас есть такое понятие, как трудная интубация из-за анатомических особенностей. Она-то мне и попалась в первый месяц работы. Я не растерялась, наоборот, собралась. Пациента, конечно, заинтубировали с помощью видеоларингоскопа, операция прошла хорошо. Но потом у меня был такой выход адреналина, не представляете!

Мужчину я навестила в палате после операции и предупредила его, что была трудная интубация. Чтобы в будущем он обязательно говорил об этом врачам.

Запомнился пациент, которому на голову упала с домкрата машина, когда он её чинил. В итоге — тяжёлая черепно-мозговая травма. По санавиации в БСМП вызвали нейрохирургов из областной больницы, которые его прооперировали. А после он был моим пациентом в реанимации.

Особых надежд на хороший исход никто не питал. Но он пришёл в сознание, стал есть самостоятельно. Конечно, его ждёт долгий период реабилитации. Но самое главное, человек выжил!

Юрий Нагла: Первую свою операцию сделал ещё на пятом курсе, когда проходил практику в тереховской больнице. Той самой, где работала мама. Это была аппендэктомия, то есть банальное удаление аппендикса, с которого получают боевое крещение все начинающие хирурги. Небанальным в этой операции было то, что делал я её своей однокласснице. Узнал это, когда увидел пациентку в операционной. Всё прошло, кстати, хорошо, без осложнений.

— Вы снова предвосхитили следующий вопрос: попадали ли к вам на операционный стол родственники или знакомые?

Юрий Нагла: Хирурги, как правило, стараются своих родственников не оперировать. Это очень большая ответственность. Тем не менее в моей практике такое бывало. Но это были крайние ситуации, когда я понимал, что кроме меня этого никто не сможет сделать.

— Маргарита рассказала случай, когда не получилось интубировать пациента. А у вас, Юрий Волдемарович, бывало такое, что во время операции что-то шло не по плану? И как вы с этим справились?

Юрий Нагла: В моей почти тридцатилетней практике разное случалось. Например, однажды во время операции узел на артерии расслабился, начала хлестать кровь. В такой ситуации пациент может истечь кровью за считанные секунды. И тут два варианта: либо хирург что-то делает, а потом думает, либо впадает в ступор и теряет пациента. Я зажал «утечку» пальцем, а коллеги помогли перевязать сосуд.

Пару часов после операции переживал эйфорию — ведь спасли человека! А потом меня начало трясти.

— Как онкоторакальный хирург вы удаляете опухоли органов грудной клетки, часто видите бьющееся в груди сердце человека. Можете описать, какие это вызывает ощущения?

Юрий Нагла: Видеть изнутри живого человека — это в принципе непередаваемо. Я оперирую лёгкое, а рядом бьётся сердце пациента. И я чётко понимаю, что если что-то сделаю не так, оно может остановиться навсегда.

— Вы всё время акцентируете, что для врача главное — опыт. А как же талант? Ему есть место в хирургии?

Юрий Нагла: Я не верю в талант, скептически отношусь к выражению «хирург от Бога», а вот в опыт — верю. Хороший хирург всю жизнь совершенствует свою технику. Хотя, скажу по секрету, все хирурги всё равно считают себя талантливыми. Особенно — опытные. Такой вот психологический момент.

— Тогда такой вопрос: до какого возраста хирург может оперировать? Ведь опыт у пожилых врачей уже колоссальный.

— До того момента, пока не начнёшь вредить пациентам. Беда опытных хирургов ещё и в том, что они могут перестать связывать осложнения у пациентов со своими действиями. В такой ситуации сразу же надо развернуться на 180 градусов. Дальше начинается «комплекс Бога».

«Важно найти правильные слова для родственников»

— О смерти пациентов вы лично сообщаете родственникам. Стараетесь как-то облегчить их горе или просто произносите дежурную фразу?

Юрий Нагла: Хороший хирург должен уметь найти правильные слова. Объяснить, почему близкий человек умер. Когда люди точно понимают, что произошло, им легче это принять. Если хирург не умеет налаживать психологический контакт, у него неизбежно будут проблемы с родственниками пациентов.

— То есть хирург — это ещё и психолог?

Юрий Нагла: Обязательно.

Маргарита Нагла: И не только хирург. Мы в своей профессии тоже часто сталкиваемся со смертью. Первого умершего пациента, которого мы не смогли реанимировать, хорошо помню. Это случилось ещё в интернатуре.

У нас больница скорой помощи, сюда привозят пациентов с самыми разными травмами. Не все, к сожалению, выживают. Ещё есть очень тяжёлые пациенты с декомпенсацией хронических заболеваний, которых нельзя вылечить, мы лишь можем немного продлить им жизнь. Среди них немало возрастных, которым больше 90 и даже 100 лет. Их уход родственники воспринимают как логичное завершение жизни. Смерть молодых людей переживается всегда остро. Но так как у нас много тяжёлых больных, то на рефлексию времени особо нет. Лично я веду две палаты, в каждой по три койки. То есть одновременно у меня бывает по шесть пациентов.

Непредсказуемо, кстати, могут вести себя не только родственники пациентов. Когда я бужу человека после наркоза, а это тоже обязанность анестезиолога, то он может и вспылить. Мужчины часто матерятся, а женщины плачут. Спрашиваю: «Почему плачете, может быть, больно?» — «Нет, — говорят, — просто себя жалко!»

В университете мы сдавали экзамен на умение правильно реагировать в разных психологически сложных ситуациях. К нам приходил актёр, который изображал недовольного пациента, агрессивного, не желающего лечиться. Мне выпал тот, который не хотел принимать лекарства. И я смогла его убедить, что это необходимо. Экзамен сдала на десятку.

— Все боятся как огня слова «рак». Юрий Волдемарович, вы как практик можете оценить, действительно ли онкобольных становится больше? И как часто это смертельный приговор?

Юрий Нагла: В основном нашим пациентам от 55 лет и больше. Но есть и молодые. Связано это с тем, что на новый уровень вышла диагностика. Разработаны и хорошо себя показали скрининговые программы по раннему выявлению рака.

К сожалению, онкология — болезнь хроническая. Здравый онколог никогда не скажет пациенту, что он выздоровел. Мы говорим лишь о ремиссии, и чем она дольше, тем лучше. Важно добиться стойкой ремиссии, чтобы болезнь не вернулась. А это постоянные наблюдения и обследования.

Сегодня многое в лечении онкологии поменялось. И можно с уверенностью сказать, что рак — это не приговор, а диагноз, с которым надо справляться.

Если раньше, когда у человека появлялся хоть один метастаз, на этом лечение заканчивалось. Он погибал. Сейчас прогрессирующих пациентов возможно несколько лет лечить разными способами. И они продолжают жить.

Появилась таргетная терапия, которая развивается уже несколько десятилетий. От английского слова «цель». Больному вводят препарат, который действует только на опухолевые клетки, не затрагивая здоровые. В некоторых случаях удаётся даже полностью убить опухоль.

И я убеждён, что когда-нибудь появится лекарство, которое на клеточном уровне будет останавливать деление раковых клеток. Ведь главная опасность именно в их быстром росте. Как когда-то изобрели пенициллин, и вся медицина воспалительных процессов развернулась на 180 градусов, так и онкология перестанет быть страшным диагнозом.

— То есть кто-нибудь изобретёт «таблетку от смерти»?

— Да!

— Случалось ли в вашей практике чудо?

Юрий Нагла: Не знаю, чудо ли это… Был у меня пациент, которого я думал утром, придя на работу, уже не застать в живых. Я даже зашёл в церковь и поставил свечку за здравие. А утром нашёл его в сознании и явно выздоравливающим.

Маргарита Нагла: У меня уже тоже был пациент, который на пороге смерти, скажем так, вернулся обратно.

— Среди врачей, по ощущениям, много верующих. Хотя, казалось бы, вы-то наоборот должны быть скептиками. Может быть, вы просто чаще видите доказательства существования Бога?

Юрий Нагла: Это чувство появляется тогда, когда ты уже все силы приложил и видишь, что больше ничего добавить не сможешь. И тут как будто что-то свыше вмешивается, и безнадёжный человек выздоравливает.