Дочь двух поэтов. В Гомеле с лекцией выступила Екатерина Симонова-Гудзенко

Помимо того, что Екатери­на Кирилловна является док­тором исторических наук, за­ведует кафедрой истории и культуры Японии в Институ­те стран Азии и Африки МГУ имени Ломоносова, она ещё приходится приёмной доче­рью легендарному военному журналисту, поэту и прозаику Константину Симонову. Род­ным её отцом был рано ушед­ший из жизни фронтовой поэт Семён Гудзенко.

Екатерина Симонова-Гудзенко прочла студентам Гомельского государственного универси­тета имени Ф. Скорины лекцию по японской истории и искусству. А также рассказала о фронтовых по­этах Константине Симонове и Семёне Гудзенко.

— Как получилось, что в семье советского литератора появился чело­век, всего себя отдавший изу­чению далёкой и малопонят­ной многим Японии?

— Где-то в девятом классе передо мной, как и перед каж­дым молодым человеком, встал вопрос: какую стезю во взрос­лой жизни избрать? Точные науки отпали сразу, это не про меня. Чертить тоже не уме­ла. По биологии однаж­ды даже «кол» на всю страницу стоял — какую-то инфузорию вверх ногами нарисовала. Взя­ла я справочник для поступа­ющих в вузы и стала смотреть, что мне подходит. На филологию идти нельзя, при таких-то двух папах. В искусство тоже, ведь мама была крупным искусство­ведом в СССР.

Остаются языки. Французский и английский я к тому времени знала достаточно хорошо, поэтому решила посту­пать на восточные. Пришла к папе (Константину Симонову) и заявила, что буду поступать в институт восточных языков. Тем более что именно его окон­чил мой сводный брат Алексей. Папа в принципе согласился, но предупредил, чтобы не взду­мала поступать на отделение языков стран Ближнего Восто­ка. Был убеждён, что женщи­не там делать нечего.

Остава­лось выбрать между китайским и японским. Поскольку папа в 1946 году был в Японии, даже жил там продолжительное вре­мя, а культура и история Страны восходящего солнца произвели на него глубочайшее впечатле­ние, он, разумеется, посовето­вал мне присмотреться именно к этой стране. Все летние кани­кулы я читала книги по япон­ской истории, переведённые на русский стихи японских поэ­тов и вскоре убедилась, что папа был прав: Япония — это безу­мно интересно!

С первого раза поступить не удалось. Экзамены сдала доста­точно успешно, но не настолько, чтобы получить право выбирать страну и язык, который впо­следствии предстояло изучать. Для этого нужно было полу­чить все пятёрки. Мне настой­чиво советовали выбрать что-то другое, а я не менее настойчиво стояла на своём.

В итоге забра­ла документы и не без папиного содействия устроилась курье­ром в фоторедакцию знамени­того агентства печати «Ново­сти». Которое в 1961 году при­шло на смену не менее знамени­тому «Совинформбюро». Без­условно, год работы там мне многое дал в смысле жизнен­ного опыта. Во всяком случае, стала разбираться в редакцион­ной «кухне».

Был момент, что даже сомне­ваться начала: стоит ли пытать­ся вновь поступать или попро­бовать овладеть профессией оператора? Но всё же устоя­ла перед искушением и успеш­но поступила туда, куда хоте­ла. О чём ни разу в жизни не пожалела.

— А в Японии знают твор­чество Константина Симо­нова?

— Трудно сказать… Особен­но принимая во внимание тот печальный факт, что и в России- то о нём многие представления не имеют. Старшее поколение японцев, безусловно, знакомо с его прозой. У меня дома есть книга «Дни и ночи», переведён­ная на японский ещё в 40-50-х годах прошлого века. Знаю, что позже в Японии издавалась симоновская «Живые и мёрт­вые». А вот стихов отца япон­цы, если специально не интере­суются, не знают. Очень трудно сделать хороший литературный перевод с русского.

— Сами не пробовали этим заняться?

— Ни в коем случае! Моя бабушка, мама Семёна Гудзен­ко, воспитала двух сыновей. Один из них стал знаменитым художником, второй поэтом. У неё были свои методики воспи­тания, согласно которым девоч­ки должны уметь шить, вязать, готовить. Меня она всему это­му учила. А ещё бабушка была убеждена, что я должна уметь писать стихи. До сих пор это одно из «кошмарных» воспо­минаний детства. Бабушка уса­живает за стол и терпели­во ждёт, когда из-под моего пера выйдут нетленные строки. Увы, так и не дождалась.

К тому же каждый должен заниматься своим делом. И если мой японский, мягко гово­ря, далёк от литературного, он больше прикладной, позволяю­щий общаться и писать научные статьи в строго определённой области знаний, зачем я буду лезть в поэзию?

— Екатерина Кириллов­на, оба ваших отца — и при­ёмный Симонов, и родной Гудзенко — замечательные поэты-фронтовики. Но если любой мало-мальски образо­ванный человек с ходу назо­вёт автора «Жди меня», то мало кто вспомнит фами­лию человека, написавше­го бессмертное «Нас не надо жалеть…».

— И то не полностью. Ведь в фильме «Цыган» песня на эти стихи исполняется в усечённом варианте. Само же стихотворе­ние и по объёму больше, и по драматургии глубже.

— Так может, настало время вернуть Семё­ну Гудзенко незаслуженно забытую славу? Тем более что таких пронзительных и откровенных стихов о войне, о том, что чувствует и пере­живает рядовой солдат, встре­тишь немного.

— Хотите знать правду? Вот уже четыре года я безрезультат­но бьюсь, стуча во все инстан­ции, чтобы был издан сборник стихов Семёна Гудзенко. Бук­вально месяц назад получила очередной отказ. Притом что последний раз его стихи изда­вались в 1986 году, ещё в СССР. Стоит ли после удивляться, что из всего его богатейшего насле­дия более-менее на слуху толь­ко названное вами «Моё поко­ление» и «Перед атакой».

Стихи замечательные, плохо только, что кочуют они из сборника в сборник. А кто знает «На снегу белизны госпитальной»? Фрон­товики рыдали, когда слышали эти пронзительные строки, я видела это собственными глаза­ми. Убеждена, издание сборни­ка стихов поэтов-фронтовиков, не только Семёна Гудзенко или Константина Симонова, стало бы лучшим памятником поко­лению, пережившему весь ужас той войны. И победивше­му в ней.

Я вообще против помпез­ных памятников тем страш­ным событиям. Это у меня от папы. Мало кто знает, но ещё во второй половине 60-х годов Симонов резко высказывался в прессе против известной всем скульптуры Вучетича «Родина- мать» на Мамаевом кургане. Как-то так вышло, что своим мечом она грозит почему-то России. Памятник просто громадный, фронтовики его не любят.

Так вот, Симонов считал, что луч­шим памятником погибшим было бы сохранение старой, участвовавшей в боях техни­ки: танков, самоходных артил­лерийских орудий, катюш. Воз­ле которых устанавливались бы мемориальные доски с именами павших солдат Великой Отече­ственной.

— Поэтому ваш отец и завещал развеять свой прах над близким его сердцу Буй­ничским полем под Могилё­вом? Кстати, что это за исто­рия, почти детективная?

— Когда папа умер, это ста­ло событием государственного масштаба. Поэтому о порядке похорон с членами семьи никто не советовался. Более того, сра­зу же в «Правде» было объяв­лено, что Константин Симонов будет похоронен на Новодеви­чьем кладбище. Но Симонов-то завещал совсем другое! Мама знала, что официально сделать так, как просил в завещании папа, нам не дадут. Тем более что незадолго до этого скон­чался Георгий Константинович Жуков. Перед смертью он про­сил похоронить себя в родной деревне, рядом с матерью. Но партия и правительство реши­ли иначе, и, несмотря на проте­сты родных, маршал Советско­го Союза упокоился в некропо­ле у Кремлёвской стены.

Поэтому мама решила, как Ленин когда-то, идти другим путём. Папин юрист, который умел делать буквально всё, через несколько дней после смерти сумел каким-то обра­зом получить на руки урну с прахом отца. На следующий день на двух машинах мы рано утром выехали из Москвы. До Смоленска нас сопровождал эскорт из чёрных «Волг». В Смоленске они отстали.

Мама как дочь генерала очень хоро­шо всё просчитала и пригла­сила на Буйничское поле мест­ного военкома поучаствовать в траурном мероприятии. К это­му предложению офицер отнёс­ся с должной торжественно­стью и серьёзностью. Только когда понял, что мероприятие, мягко говоря, не санкциониро­вано сверху, чуть в обморок не упал. К счастью, всё обошлось.

По возвращении в Москву мама отправилась в ЦК партии и сообщила товарищу Зимянину, что воля Константина Симоно­ва исполнена. Тому ничего не оставалось, как махнуть рукой и дать команду переделать офи­циальное сообщение.

— Не так давно были опу­бликованы фронтовые пись­ма Симонова к родным, в пер­вую очередь, к матери. Легко ли было решиться на такой шаг, всё-таки речь идёт о сокровенном?

— Когда папа писал «Сто суток войны» о первом, самом трудном годе, он исполь­зовал замечательный придуман­ный им самим способ. Симо­нов брал записи, сделанные им в те далёкие дни, но комменти­ровал их с позиций дня сегод­няшнего. На тот момент, разу­меется. Это позволяло ему пере­осмысливать то, что тогда про­исходило, взглянуть на собы­тия как бы со стороны.

Поэто­му он и написал строки, иду­щие от сердца и разума: «Ста­лин несёт ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейши­ми донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки впол­не компетентных людей, распо­лагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства мас­штаб опасности. И не распо­лагали правами для того, что­бы принять достаточные меры к её предотвращению».

Изме­нить своё отношение к некогда обожаемому вождю Симонову во многом помогли именно те военные документы, дотош­но изученные и осмысленные спустя десятилетия. Но к это­му, в отличие от многих, кто «прозрел» по решению партии, он пришёл сам. Шёл долго и мучительно, даже поплатился должностью в Союзе писате­лей за недостаточную критику вчерашнего кумира миллионов.

Его фронтовые письма — это тоже документальные сви­детельства о войне. Изучение которых, надеюсь, поможет многим получить живое пред­ставление о том, чем жили люди в те годы, о чём мечтали, что помогло им выстоять и в ито­ге победить.

— Екатерина Кириллов­на, интервью с дочерью вели­ких поэтов без стихов словно сало без хлеба. Если не труд­но, прочтите для наших чита­телей что-нибудь из Гудзенко. Малоизвестное.

— С удовольствием. Эти строки написаны в 1945 году и очень точно передают ту заслу­женную гордость за свой чест­ный ратный труд, которую испытывали в майские дни 45-го солдаты-победители. И которой нам сегодня, увы, очень не хватает.

Я был пехотой в поле чистом,

В грязи окопной и в огне.

Я стал армейским

журналистом

В последний год

на той войне.

Но если снова воевать…

Таков уже закон:

Пускай меня пошлют опять

В стрелковый батальон.

Быть под началом

у старшин

Хотя бы треть пути…

Потом могу я с тех вершин

В поэзию сойти.

Автор: Александр Евсеенко. Фото: Мария Амелина
Подпишитесь на наш канал в Яндекс.Дзен
Больше интересных новостей - в нашем Telegram

В тему...

На платформе MonsterInsights