Ад под Сталинградом. Гомельчанин записал воспоминания отца о войне

Гомельчанин Александр Киреен­ко в детстве не раз слышал рассказы отца о войне. Некоторые сцены поражали маленького Сашу своей бесчеловечностью, уже тогда он понимал, что такое повториться не должно. Отец Александра – Иван Киреенко – был танкистом, прошел войну от Сталинграда до Берлина, дважды был ранен, чуть не потерял ногу, освобождал узников концлагеря, а после войны возил пленных немцев из деревни Хальч отстраивать Гомель. Как это было, рассказал сын героя.

Сталинградская битва, архивные кадры.

Из трактора на танк

– Мой отец Иван Киреенко до вой­ны работал трактористом в де­ревне Мачулище Буда-Кошелёвского района. Накануне войны ему как раз исполнилось 18, поэтому уже 12 июля 1941 года пришла повестка из райвоенкомата. Долгих сборов, а тем более проводов не было. Местные «знатоки» уверяли, что фрицев вот-вот разгромит доблестная Красная армия, которая в помощи сельского тракто­риста не особо нуждается. Так, мол, пустая формальность: придёшь, от­метишься – и обратно домой. Пове­рив знающим людям, он и отправил­ся в Буда-Кошелёво пешком с одним рублём в кармане – гостинцев город­ских по дороге обратно прикупить.

– Вот только долгой оказалась эта обратная дорога домой, – с улыбкой вспоминал батя свою юношескую до­верчивость. – Четыре года шёл эти семь километров, что нашу деревню от райцентра отделяют. Только явился – сразу за проволоку отправили, в так называемый «накопитель». Вскоре ту­да «купцы» из разных воинских частей пожаловали. Меня как тракториста, естественно, в танкисты определили. Уже на следующий день был сформи­рован эшелон, и через несколько дней мы выгрузились на станции Анна под Воронежем. Там танковая школа нахо­дилась, где два месяца пришлось пере­учиваться на механика-водителя «ма­шины боевой».

– Учили хорошо, – удовлетворён­но заключал отец. – Инструкторы бы­ли сплошь из солдат и офицеров, про­шедших Испанию, Халхин-Гол, в фин­скую повоевавших. Такие знания дава­ли, своим опытом делились, что позже, благодаря полученной подготовке, я с лёгкостью управлялся с английскими «Матильдой» и «Валентайном».

О том, что до 1943 года эти танки, поставленные по ленд-лизу, в нема­лом количестве использовались Крас­ной армией, отец всегда почему-то, го­ворил, понизив голос. Словно тайну великую открывал. Впрочем, особого восторга от британских машин он не испытывал. Да, соглашался, комфор­тнее наших «тридцатьчетвёрок» бы­ли, но комфорт в бою не главное. Глав­ное – шансы экипажа выжить. А они у Т-34 на порядок выше были. Хотя и не стопроцентные. В боях под Ста­линградом отец это на себе испытал…

Из «рая» в ад

В конце сентября 1941 года из Ниж­него Тагила пришёл под Воронеж эше­лон с новенькими «тридцатьчетвёрка­ми». Командование сформировало эки­пажи, дало три дня на боевое слаживание и освоение техники, и вскоре эше­лон отправился на передовую.

– Думали, под Москву едем, – рас­сказывал отец. – Там тогда основные бои шли. А мы молодые, горячие, са­моуверенные… Все горели желани­ем за столицу грудью постоять. Но стоять пришлось не под Москвой, а в донских и приволжских степях. Здесь в конце 1941 – начале 1942 года бои не такие интенсивные были. Мужики, что постарше, нас, салажат, осаждали: радуйтесь, мол, по нынешним време­нам в рай попали. Знать бы тогда, ка­ким адом этот рай в итоге обернётся.

К лету 1942 года под командовани­ем генерал-майора Александра Лизю­кова была сформирована легендарная 5-я танковая армия. И когда немцы, прорвав фронт, двинулись к Воронежу, её бросили для проведения контрудара.

– Людей только зря положили и машины пожгли, – резко отрицатель­но отзывался о его организации отец. – В атаку на немецкие позиции шли без артподготовки, без поддержки авиации, по голой степи. Фрицы нас как на полигоне расстреливали и с зем­ли, и с воздуха. Словом, мощного удара не получилось, но пару дней для орга­низации обороны Воронежа выиграли.

Дальше началось отступление к Сталинграду. Дошли до самых стен тракторного завода, который к тому времени уже перешёл на выпуск во­енной продукции. До Волги остава­лось каких-то двести метров. И вот тут, вспоминал, батя, они встали насмерть.

– Знаменитый приказ №227, боль­ше известный как «Ни шагу назад!», свою роль, конечно, сыграл. Но и вкла­да политработников в воздействие на сознание бойцов отрицать нельзя. За год войны они многому научились. Во-первых, в атаку политруки в числе первых всегда поднимались, этого не отнять. Во-вторых, перестали читать нам передовицы из «Правды» и «Крас­ной звезды», а стали зачитывать пись­ма солдатам от родных, которые уже побыли под гитлеровской пятой и чьи районы были освобождены. Они там такое о зверствах немцев и полицаев на оккупированных землях писали, что после таких политзанятий мы готовы были фашистов не только гусеница­ми давить, а голыми руками душить.

А ещё, признавался отец, им перед рабочими тракторного завода стыдно было. Так и говорил:

– Герои все до одного! Представь, сын: небо от немецких самолётов аж чёрное, вокруг взрывы, пламя, дым, ко­поть, крики и стоны. Мы все по укры­тиям попрятались, кто-то с перепу­гу под танк залез… А рабочие у стан­ков стоят и своё дело делают. Словно их это не касается. Сам видел: одного осколком зацепило, упал, его санита­ры утащили. И пяти минут не прошло, как на его место другой встал. Из ста­ли люди! И у них на глазах отступать? Да лучше сразу в Волге утопиться или пулю в висок себе пустить.

В общем, заключал отец, если был когда-нибудь ад на земле, то он был под Сталинградом. И добавлял, что ес­ли к постоянному соседству со смер­тью можно привыкнуть и даже не об­ращать на это внимания, то к голоду привыкнуть нельзя. А он был страш­ный, особенно пока на Волге ледостав не закончился. Реку немецкая артил­лерия простреливала на много кило­метров, редкая баржа с боеприпасами и продовольствием пробивалась к за­щитникам Сталинграда. Дошло до то­го, что истощённым бойцам разреши­ли резать лошадей, которые предназна­чались для перевозки артиллерийских орудий. Всё равно тащить их было не­куда, за спиной – бескрайняя Волга.

Когда кольцо окружения вокруг не­мецких войск под Сталинградом зам­кнулось, многим, и отцу в том числе, показалось, что самое страшное по­зади. И им, счастливчикам, повезло выжить в этом аду. Но тут с внешней стороны кольца на его прорыв пошли танковые клинья Манштейна. Допу­стить их прорыв к окружённой армии Паулюса было невозможно, и потому наше командование сил для встречных боёв не жалело. В одном из них танк, которым управлял отец, был подбит. От детонации внутри башни взорва­лись остатки боекомплекта, весь эки­паж погиб. Отец, получив тяжёлую контузию, попытался вылезти через передний мехводовский люк. Об этом он так вспоминал:

– До половины вылез и сознание потерял. Так и висел на горящем тан­ке: по пояс снаружи, а ноги внутри по­тихоньку горят. Но я этого уже не чув­ствовал. Благо мимо пехотинцы пробе­гали. Увидели меня, вытащили, снегом ноги горящие забросали и в медсанбат доставили. А там какое лечение? Ам­путировать – и вся недолга. И отре­зали бы, я же в себя не приходил, ни­чего сказать не мог. Хорошо, каким-то чудом там профессор медицины ока­зался. Пожалел, наверное, меня, со­всем ещё пацана, без ног оставлять и приказал эвакуировать в госпиталь в Тамбов. Там самолично почти четыре месяца и лечил. Мазал постоянно чем-то, под лампами электрическими часа­ми лежать заставлял. Но на ноги по­ставил. Так что в свою 5-ю танковую я вернулся как раз перед началом Кур­ской битвы.

За ценой не стояли

Под знаменитой Прохоровкой отец впервые столкнулся с немецким зве­ринцем – «тиграми» и «пантерами». Поначалу, признавался, даже оробел. Шутка ли: они «тридцатьчетвёрку» с двух километров пробивают, а Т-34, чтобы их поразить, на 500 метров по­добраться надо. И то не факт, что в лоб возьмёшь.

– Ты не тушуйся, Ваня, – успока­ивал батю комбат, у которого он мех­водом был. – Главное, в атаке ста­райся по балкам да по оврагам пря­таться, чтоб на виду поменьше быть. И не вздумай нигде останавливаться, у этих гадов тут всё пристреляно. Но главное – как можно ближе к «тигру» сбоку подобраться, у него там броня послабее. Ну, а не будет другого выхо­да – иди на таран, команды не жди. У нас посмертно тоже награждают…

Но на таран идти не пришлось, хо­тя в бою под Прохоровкой их эки­паж подбил два фашистских тан­ка. Подбили бы три – стали бы Ге­роями Советского Союза. А так всех орденом Красной Звезды наградили.

Второй раз отец получил ранение во время освобождения Львова. Точ­нее, уже после этого. Не учёл, как впо­следствии сам признавался, местных особенностей.

– Мы ведь на Украине как привык­ли? Освобождаем, например, Калач, Лисичанск, Донецк, Сумы, Киев – и везде население нас как родных встре­чает. Плачут, смеются, целуют, послед­ним готовы поделиться. А во Львов вошли – все по домам попрятались, из-за занавесок настороженно наблю­дают. Мы танк на улице остановили, выскочили ноги размять, перекурить. Только цигарку свернул, чувствую, по ноге что-то ударило, она тут же онеме­ла. На землю рухнул, а из сапога кровь хлещет. Тут второй выстрел, пуля по танку чиркнула. Командир, недолго думая, в «седло», пушку на дом, отку­да стреляли, навёл – только щепки в разные стороны полетели. Так я опять в госпитале оказался.

Обыкновенный фашизм

Но особенно часто отец вот что вспоминал:

– Когда Польшу освобождали, по­лучили приказ пройти рейдом по не­мецким тылам. Наш взвод, три тан­ка, углубился на территорию против­ника на 40 километров. Недалеко от одной деревеньки вышли на немецкий концлагерь. Охрана, нас увидев, ча­стично разбежалась, частично нами перебита была. На людей, преимуще­ственно наших, советских, без слёз смотреть нельзя было. Скелеты, кожей обтянутые и в тряпьё одетые. До сих пор удивляюсь, как они в таких усло­виях выживать умудрялись. У них ведь даже бараков не было. Вместо них ямы большие, вроде силосных, вырыты бы­ли. Туда немцы умерших сбрасывали, на них живые спали. В страшном сне такое не привидится, а тут наяву!

Недалеко от лагеря элеватор нахо­дился. Так эти несчастные первым де­лом после нашего прихода туда бро­сились. Мы даже сообразить ничего не успели, как они давай зерно гор­стями в рот запихивать. Тут же у мно­гих заворот кишок случался. Мы, ког­да сообразили что к чему, кинулись их отгонять. Куда там, даже автомат­ные очереди вверх на них не действо­вали. Кое-как отогнали, охрану по пе­риметру выставили. Поделились с бе­долагами чем могли из своих при­пасов. Так и простояли без сна поч­ти сутки, пока наши интенданты не подъехали. Им и передали людей, ко­торым уже после освобождения смер­ти избежать удалось.

После войны отец вернулся в Гомель, здесь выучился на шофёра и стал рабо­тать водителем в строительном тресте. Возил пленных немцев из деревни Хальч на восстановительные работы. Они Гомель рушили, они и восстанав­ливали. И вот какую историю в связи с этим рассказал:

– Как-то привёз очередную партию немцев на Советскую. Они работают, мы с мужиками курим в сторонке. А перед этим мне новые краги выдали, они в кабине лежали. Когда собрал­ся уезжать, смотрю – нет перчаток. Я к немецкому бригадиру, так и так, поясняю. Он что-то как гыркнет по-ихнему, все враз построились. Опять – гыр! Догадываюсь, что допытыва­ется, кто краги спёр. Все молчат. Он опять – снова молчание. Тут из строя выходит один фриц и пальцем на сво­его соседа показывает. Бригадир как заедет вору в ухо! В общем, перчатки вернули.

Но вот что интересно: наши мужики в первую очередь осудили бы того, кто товарища выдал. Ещё и бо­ка где-нибудь в темном уголке намяли бы. У немцев наоборот: вор в одино­честве остался, а стукач – герой. Как мне потом тот же бригадир объяснил, у них воровство самым презренным пороком считается. Вот же странный народ: бытовое воровство осуждают, зато другие страны и народы грабить и убивать считают в порядке вещей. Может, это и есть фашизм?

belkagomel.by

Сейчас читают:

Подпишитесь на наш канал в Яндекс.Дзен
Больше интересных новостей - в нашем Telegram