Масштабов не понимали. О весне 1986-го вспоминает бывший фельдшер ФАПа

Ликвидаторы аварии на ЧАЭС — это не только те, кто работал в страшные апрельские дни 1986 года непосредственно у реактора. Масштабы трагедии были настолько велики, что усилий по ликвидации последствий было приложено очень много. А потому героев — больше. Это спасатели, проводившие дезактивацию домов и отселявшие деревни.

Врачи и медсёстры, обследовавшие в поражённых зонах местное население. Обычные работники заводов и колхозов, которые добровольно ехали в 30-километровую зону, кормили и вывозили скот. Своими воспоминаниями о событиях 39-летней давности с «Белкой» поделилась врач-терапевт Гомельской областной клинической больницы Любовь Макаренко. Весной 1986-го она работала в Наровлянском районе фельдшером.

Туча с Припяти

— За год до чернобыльской трагедии я окончила Гомельское медучилище и вернулась в свою родную деревню Белобережская Рудня Наровлянского района. Работала фельдшером местного фельдшерско-акушерского пункта. Счастью моему тогда не было предела. Места у нас замечательные, много рек и озёр, в лесу полно грибов. У нас в округе даже лагерь пионерский построить намеревались. Да не успели…

Люди кругом родные, знакомые с детства. Работа была не в тягость, хотя на обслуживании у меня было четыре деревни. Да только сельчане наши не очень-то и болели. Особенно весной, когда посевная в разгаре. Вот и я 26 апреля 1986 года вместе с родителями на огороде картошку сажала. Это, кажется, суббота была, у меня выходной. День стоял изумительный, солнце буквально ласкало землю. Вдруг ближе к полудню ветер поднялся. Помню, отец сказал: со стороны Припяти дует. Мы этот город атомщиков хорошо знали, туда за продуктами ездили, он очень хорошо снабжался. Город чистый, светлый, просторный. И детишек в нём много было. Шквал как налетел, так и прошёл быстро. Снова солнышко припекло, мы картошку посеяли и даже соседям помогли. О том, что на Чернобыльской АЭС, до которой от нас 10 километров по прямой было, произошла авария, никто из нас не знал.

«Каберне» вместо люголя

— На следующий день папа ушёл на работу. Он тогда заместителем председателя колхоза работал. Буквально через час вернулся и сообщил, что в Чернобыле взорвался реактор. Именно так и сказал: взорвался. Но сказал это как-то буднично, не особо волнуясь. Молва об аварии по деревне мигом разлетелась. Народ новость обсуждал, конечно, но никакой паники не было. Потому, наверное, что масштабов катастрофы тогда никто ещё не представлял. Даже начальство.

Через несколько дней нас, сельских медиков, срочно вызвали в Наровлю. Собрали всех в районной больнице. Никто никакими подробностями с нами не делился. Просто выдали каждому по флакону с раствором люголя. Велели выдавать населению по каплям для профилактики. Помню, верчу я этот пузырёк в руках, и думаю: как же мне его распределить поровну среди жителей четырёх деревень? Как потом выяснилось, зря волновалась. На этот люголь народ даже смотреть не хотел. Приходилось буквально каждого убеждать, что это нужно для его же безопасности. Да куда там! Наши люди тут же вспомнили, что подводникам-атомщикам красное вино от радиации выдавали. Вот на него и стали налегать. «Каберне» и ему подобные напитки тут же из сельмагов исчезли. Правда, выпитые запасы в торговых точках регулярно пополнялись. Даже несмотря на объявленную Горбачёвым антиалкогольную кампанию, что только укрепляло веру людей в эффективности именно такого способа профилактики.

Без паники!

— Дни шли за днями, а никакой достоверной информации о случившемся на Чернобыльской АЭС не было. Помню, сижу дома, смотрю выступление Горбачёва по телевизору. Всё, говорит, нормально, ситуация под контролем: партия и правительство делают всё возможное для минимизации последствий. Обмолвился даже, что самое трудное уже позади.

Тут раздаётся звонок из правления колхоза, и председатель просит меня срочно зайти. Прибегаю, а он мне с порога: составляй, Любаша, срочно списки семей, где есть дети до года, завтра будем их эвакуировать. Я остолбенела. Как же так, говорю, вот только что Горбачёв сказал, что всё хорошо складывается. Хорошо-то хорошо, отвечает председатель, да ничего хорошего. И предупредил, чтобы слово «эвакуация» в разговорах с жителями я не произносила.

Вот почему тогда говорили, что маленькие дети больше всех подвержены воздействию радиации и их надо срочно вывезти в чистые районы. Разумеется, временно. Народ потому и отнёсся к этому спокойно, никто не возмущался, не отказывался. Глядя, как детей отправляют, и другие жители стали уезжать. В первую очередь те, кому было куда уехать. Но навсегда никто съезжать не собирался, все рассчитывали вскоре вернуться.

Спустя неделю после аварии нам выдали дозиметры ДП-5. Якобы для того, чтобы замерять уровень радиации на щитовидной железе человека. Только что там замеришь, если предназначены они для замеров радиационного заражения в воздухе? Наверное, руководство надеялось таким образом снять копившееся психологическое напряжение у людей. Мол, причин для волнения нет, необходимые меры принимаются.

Но эффект получился обратный — народ насторожился. Ещё больше волнение усилилось, когда в деревню стали вести водопровод. Раньше бы местные этому только порадовались, но тут быстро смекнули: значит, воду из колодцев пить нельзя. А коль так, то дела, видать, совсем плохи. А тут ещё в селе военные появились, из войск химзащиты. Стали дома, хозпостройки и сельхозтехнику какими-то водными растворами обливать, пугая всех непривычным словом «дезактивация». В общем, пусть не одномоментно, но потихоньку ситуация накалялась.

Ликвидация

— В августе я из деревни уехала в Гродно, где успешно сдала экзамены в медицинский институт. В сентябре приступили к учёбе, а в октябре пришло известие от родителей — нашу Белобережскую Рудню отселяют. На тот момент в деревне около 200 жителей оставалось. Мама, когда об этом рассказывала, плакала. Она начальником отдела кадров в колхозе работала, поэтому уезжала из деревни самой последней. Иду, говорит с работы домой, а деревня пустая. Даже поздороваться не с кем. Только собаки голодные воют и в глаза жалобно заглядывают. Жуть…

Родителей эвакуировали в деревню Осовец Мозырского района. Там они и прожили до маминой кончины. Но всегда мечтали вернуться на родину. Только куда возвращаться? От деревни нашей всего два дома полуразрушенных остались. Остальные сгорели от огня, с поля пришедшего. Наш в том числе. Вместе с ним сгорели и наши надежды на возвращение…