Ветеран рассказал о единственной награде за три года войны

03.05.2019 2150

Иван Никитович Злобин в годы Великой Отечественной войны стал кавалером высшей солдатской награды — ордена Славы III степени.

ВОЙНА ВМЕСТО ТАНЦЕВ

— В 1941-м я успел окончить сельскую семилетку. Хотел поступить в ФЗУ, выучиться на железнодорожника. Не взяли. Устроился рядовым колхозником в родной деревне Слобода. Сейчас это Измалковский район Липецкой области, а тогда мы входили в состав Орловской.

В воскресенье 22 июня с самого утра пошли с друзьями в Измалково. Это километров пять по железнодорожным путям. Там, в райцентре, рынок, парк, качели-карусели, а вечером танцы под баян или патефон. Много ли нам, деревенским, надо?

Пока шли вдоль «железки», насчитали четыре воинских эшелона. Они на всех парах неслись на запад. Сначала подумали: манёвры начались. Потом кто-то предположил, что укрепляют новую границу. Ведь и двух лет не прошло, как Советский Союз вернул западные области Украины и Белоруссии. Пришли в Измалково, а там все на центральную площадь бегут к репродуктору. Мы тоже туда. Молотов о начале войны сообщал…

Не прошло и месяца как нас, 16-летних пацанов, собрали в сельсовете и объявили: надо ехать в Енакиево учиться на шахтёров. Они, мол, на фронт ушли, некому уголёк стране давать. Поехал, выучился я на крепёжника шахт, но поработать не успел. В сентябре прошёл слух, что нас отправят на Урал, в Уфу. Кому охота в такую даль ехать? Вот мы с односельчанином и дали дёру. Дней десять добирались домой. От патрулей убегали, голодали, под брезентом между станками прятались.

В село явился, а бати нет — призвали. Больше никогда его не видел… Меня тут же назначили вместо него бригадиром, приказали картошку убирать, хлеб, сено заготавливать. А фронт всё приближался. Уже не только орудийная канонада слышна была, но и ружейно-пулемётная стрельба.

Вскоре немцы в Измалково ворвались. Мы в это время на станции были, ждали вагонов для отгрузки зерна. Вдруг вокруг стрельба началась, взрывы, крики. Подбежал к нам мужик какой-то. Бросайте, говорит, всё, и разбегайтесь. Я тогда спросил у него, с хлебом что делать? Не твоё дело, ответил, о нём есть кому позаботиться.

Когда мы от райцентра уже в нескольких километрах были, на станции взрывы раздались, а затем в небо столб чёрного дыма поднялся. «Хлебушек наш жгут, ироды!» — не выдержала одна из женщин и заплакала.

Я вот тоже до сих пор в толк не возьму, почему нельзя было зерно это людям раздать? Ни вашим, ни нашим получилось.

10 ДНЕЙ В ОККУПАЦИИ

— В Слободу немцы пришли через несколько дней. Правда, надолго не задержались. Отловили почти всех кур и уток, постреляли свиней, зачем-то перебили собак. И двинулись дальше. Но уже очень скоро через нашу деревню сплошным потоком пошли на запад колонны с ранеными немецкими и итальянскими солдатами. Вскоре появились и отступавшие, заметно потрёпанные в боях регулярные части. Так что оккупации мы практически не заметили, продлилась она для нас где-то дней десять.

Как-то в нашей хате остановились на ночлег несколько фрицев. Поймали единственную оставшуюся курицу, заставили маму её сварить и сели ужинать. Естественно, со шнапсом. Помню, сестрёнка моя с голодухи храбрости набралась и попросила у этих «гостей» немножко курятины. Немцы долго смеялись, а потом протянули ей дочиста обглоданную кость. Сестра её сгрызла за печкой.

Мама очень боялась, что немцы лютовать начнут. Они и так злые были после разгрома, а как выпьют — вообще нелюди. Один даже пригрозил, что утром деревню сожгут вместе с жителями. Но другой немец маму в сторону отозвал и на чистом русском языке прошептал: «Не бойтесь, ночью мы уйдём. Завтра здесь уже наши будут». Так и сказал — «наши». Оказалось, это был немец с Поволжья, который в конце 20-х в Германию переехал. Видать, так и не смог разобраться окончательно, кто для него свой, а кто чужой.

Всё произошло так, как он и говорил. Под утро немецкая колонна покинула деревню, а к полудню в Слободу наши вступили.

ИЗ ГАУБИЦ ПО ТАНКАМ

— В январе 1942-го меня и других ребят призывного возраста вызвали в военкомат. Почти десять дней мы изучали начальную военную подготовку. Учились окапываться, передвигаться по-пластунски, ходили в «атаки» с палками наперевес.

В середине января нас погрузили в эшелон и направили в Воронежскую область на сортировочный пункт. Там меня отобрали в артиллеристы, служить попал в 161-й запасной артиллерийский противотанковый полк. Учился на наводчика знаменитой «сорокапятки». Трудно было очень. Не в плане учёбы, а быта. Обмундирования не выдали, ходили, в чём из дому ушли. Обувка к тому времени у многих поизносилась. Пока одни в классе теорию босиком изучали, другие в их валенках или сапогах на полигоне нормативы отрабатывали. Потом наоборот. Кормили в запасном полку неважно, нормы боевых частей на нас не распространялись. С утра выдавали три сухаря и миску какой-то тёмной похлёбки. Вечером та же похлёбка, но уже без сухарей. Потому и ждали все с нетерпением распределения в боевые части.

В апреле дождались. Одели нас в старые гимнастёрки и шинели, где простреленные, где прожжённые. Вместо пилоток или ушанок выдали «будёновки». В таком виде и совершили мы 80-километровый марш в Ливны, где квартировал 203-й артполк 15-й стрелковой дивизии. На вооружении у него не сорокапятки, а новенькие 122-мм гаубицы были. Серьёзное оружие, мощное, почти на 12 км било. Пришлось заново матчасть изучать, на этот раз в качестве замкового.

Вскоре нашу дивизию включили в состав 13-й армии Воронежского фронта и перебросили в район села Долгое, что в четырёх километрах от передовой. Свои позиции мы оборудовали по всем правилам воинской науки. Только пристрелялись, как с тыла по немцам ударили «катюши». Им-то что, они пару залпов дали, снялись и уехали. А «ответка» от немцев к нам прилетела. Так по нашим позициям гвоздили, даже страшно. До сих пор удивляюсь, что никто не погиб и ни одного орудия не потеряли.

Вскоре пришлось поменять огневую позицию. Сдвинулись мы километра на четыре в сторону, новое место — загляденье. Впереди высотка, внизу балка. Залп дашь — эхо такое, что не разберёшь, откуда стреляют. К тому же гаубицы наши без дульного тормоза были, а потому после выстрела пыль перед орудием пороховые газы не поднимали. Месяц мы оттуда немецкие позиции утюжили, а в нашу сторону ни один их снаряд не залетел. Красота!

Но всё когда-нибудь кончается. В июне немцы в наступление перешли. Два часа артподготовку проводили, перепахали и нашу передовую, и ближайшие тылы. Помню, сидим тихонько незамеченные, приказа отступать нет. Вдруг на высотку немецкие танки выползли. Комбат как заорал: орудия на прямую наводку, наводить через ствол. Через ствол, так через ствол. Били, как на полигоне: только танк на гребне появляется, мы ему — бах! — снаряд или прямо под днище, или в погон башни. Где-то пятнадцать штук уничтожили. А у самих даже раненых не было.

Но вскоре над нами немецкая «рама» повисла, а следом за ней эскадрилья «юнкерсов» пожаловала. И давай нас бомбить и из пулемётов поливать. Вот тогда потери и пошли. Из нашего расчёта в восемь человек четверых убило, меня взрывом контузило. Чем бы всё это закончилось, неизвестно, но тут поступил приказ отступать.

«СЛУЧАЙНОЕ» ПОПАДАНИЕ

— До февраля 1943 года простояли в глухой обороне под Воронежем. Когда фронт в наступление перешёл, мы за месяц до Орла почти дошли. Когда нас в тыл на переформирование и отдых отвели, я тифом заболел. Почти двадцать дней провалялся без сознания в медсанбате. Когда чуток поправился, уже конец июня был. Меня пешком отправили в часть, которая в 40 км находилась. Кое-как добрался, доложился по форме и опять сознание потерял. Очнулся во фронтовом госпитале в Курске. Там лечили по всем правилам, не то что в медсанбате, где одной водой отпаивали. К моменту выписки я даже на пять килограммов поправился.

Из госпиталя меня направили на сборный пункт, а оттуда в 975-й артиллерийский полк 10-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва Резерва Главного Командования. С ним я и прошёл всю Украину, освобождал от немцев Чернигов, Киев, Житомир, Новоград-Волынский, Ровно, Львов. Потом были Польша, Австрия, Германия, Чехословакия. За освобождение Ровно нашему полку присвоили почётное наименование Ровенского.

Почти до самого конца войны наград у меня никаких не было. Ведь что такое артиллерия прорыва? Вроде как на фронте постоянно и в то же время в тылу. Обычно наши позиции находились в шести, а то и восьми километрах от передовой. Огонь вели в основном по полученным координатам. Рушили укрепрайоны, доты, ставили заградительный огонь перед танками и мотопехотой противника. Особо героизма для этого не требовалось, потому и наградами нас не жаловали.

Так что свою «Славу» я во многом случайно получил. Дело в Германии было. Расположились мы у какого-то городка, название уже не помню. Для защиты с воздуха у нас помимо зенитных орудий были крупнокалиберные пулемёты ДШК. Один на батарею. Мы у него по очереди дежурили.

Вдруг в небе появилась тройка «костылей» — так мы между собой пикировщики Ю-87 называли — и давай нас атаковать. По бомбе сбросили, стали на второй круг заходить, чтобы из пулемётов нас «причесать». А на меня вдруг такая злость напала, даже страх куда-то исчез. Вы что ж, думаю, гады, решили, что 41-й год вернулся? И хоть не моё дежурство было, бросился к пулемёту и давай по заходящим на цель самолётам строчить. Смотрю, один задымил, отвернул в сторону, попытался высоту набрать, но перевернулся вверх своими «лаптями» и в землю врезался. Двум другим «юнкерсам» уже не до атаки было, рванули на свой аэродром без оглядки. А буквально через минуту за ними вдогонку звено наших «яков» пронеслось. Позже говорили, что ни один фриц не ушёл.

Меня после этого ребята ещё долго подначивали. Шутили: ты, дескать, Ваня, немецкие танки прямой наводкой жёг, самолёт из пулемёта сбил, тебе только корабль потопить осталось. Или лодку подводную. А что? Довелось бы — потопил супостатов за милую душу. Да случая не представилось.