Портрет Гоголя, переезд в Москву и «ребусы» в письмах. История рода Шаиных-Шпицер

05.10.2017 1858

В июне 1941 года, в день отъезда на фронт, Илья Шаин подарил своей супруге Хасе фотоальбом. Полвека он бережно хранился, пополнялся новыми фотографиями. Людмила Шаина, дочь Ильи и Хаси, отнесла семейную реликвию в переплётную мастерскую, где её отреставрировали. Распрощаться с альбомом и трогательными надписями на обложке было просто невозможно. Альбом увидели друзья Людмилы и убедили её написать комментарии к фотографиям. Она долго отнекивалась, сомневалась: а выйдет ли? Но когда взялась за ручку… Мысли и слова полились рекой, и короткие заметки превратились в длинный рассказ об истории большого рода Шаиных-Шпицер.

Шляпный бизнес и эпидемия холеры

— Мои бабушка и дедушка по материнской линии, Бася и Завель Шпицеры, из бедных гомельских евреев. У них было 16 детей, после войны выжили шестеро — Лея, Соня, Эстер, Мирра, Хася (моя мама) и Макс.

Дед был портным-скорняком по пошиву меховых шляп. Помогала ему Хася — единственная из девочек, которая умела шить. Бабушка не работала, занималась домом и воспитанием детей. Каждый день ели фасоль и картошку с селёдкой. «Деликатесы» типа фаршированной рыбы были только по праздникам. За стол садились не менее 14-16 человек, а то и больше, так как бабушка пригревала племянников и двух соседских осиротевших детей.

Бабушка и дедушка Шпицеры — Бася и Завель. Фото конца ХIX века.

Жила семья дружно. Старшие присматривали за младшими. Сами делали себе игрушки, санки, коньки. Обожали Гомель, парк князя Паскевича, реку Сож и яблоки, которыми был богат город. Я помню, что тётя Мирра, которая до конца 60-х годов жила в Гомеле, всегда по осени присылала посылки с местными яблоками.

Мама рассказывала об эпидемии холеры в Гомеле в начале ХХ века. По городу ездили какие-то люди (вероятно, санитарная служба), устраивали облавы по домам и забирали инфицированных в больницы.

Хася подхватила холеру, и родители спрятали её то ли на чердаке, то ли в подвале. Держали несколько дней, пока не стихли облавы. Лечили водкой с перцем. Так девочка и выкарабкалась.

Войну Шпицеры пережили в оккупированном городе. Бабушка Бася умерла или в конце войны, или сразу после неё. Помню, как мама плакала, когда ей сообщили о смерти. А я (мне тогда было 4-5 лет) никак не могла понять, в чём дело, только очень переживала, что мама так горько плачет.

Портрет Гоголя и признание царя

— В отличие от бедняков Шпицеров, Шаины (предки со стороны отца) относились к середнякам. По рассказам известно, что бабушка была очень добрая, внимательная, весёлая и смешливая, обожала своих детей.

Бабушка Шаина. Фото 1940-х гг.

Дед Марк Шаин был печатником, основал в Гомеле своё дело. Приобрёл что-то типа ротапринта и создал маленькую типографию, где работал вместе с детьми. В семье было пятеро детей: Лиза, Борис, Самуил, Илья (мой папа) и Ася.

В семье Шаиных есть легенда, которая передаётся из уст в уста. Дед Марк был одарённым человеком: увлекался живописью, фотографией, владел графикой, искусством портрета. В 1900 году в Париже проходила Международная выставка. Для этой выставки дедушка создал уникальный портрет Гоголя. Портрет был небольшой, размером примерно 23х30 см. Согласно легенде, уникальность этого портрета состояла в том, что если смотреть на него под микроскопом, то можно прочитать главы из поэмы «Мёртвые души». Портрет был отмечен на выставке, и деда наградили — он и его семья получили свободу перемещения, то есть могли жить вне черты оседлости.

Вторая легенда связана с именем моего прадеда — отца Марка. Он служил при Царском дворе, работал художником по росписи керамики для голландских печей и каминов. Одна печь с росписью прадеда была выставлена для обозрения в Эрмитаже, и царь лично поздравил его, наградив золотой медалью.

С работами прадеда был издан альбом-каталог. Он и копия портрета Гоголя хранились в доме моего дяди Бориса — единственного, унаследовавшего художественные способности отца и деда. Но всё пропало во время войны.

Брак родителей и переезд в Москву

— В 20-е годы мама работала в Гомеле на швейной фабрике. Тогда вся молодёжь «захлёбывалась» комсомольской работой, и Хася тоже решила вступить в комсомол. Но не тут-то было! Отверг её кандидатуру не кто иной, как… Илья Шаин. Папа тогда возглавлял комсомольское движение всего города. По его мнению, Хася была мещанкой, так как носила меховые шапочки. (Ведь её отец был скорняком и «выкраивал-выгадывал» для своей Хаськеле красивые шляпки.)

Илья Шаин, 1923 год.

Мама очень расстроилась, ведь ещё в 1912-1914 годах, будучи 10-12-летней девочкой, она помогала большевикам: прятала в арбузах политические листовки и переносила их из одной явочной квартиры в другую. Но спустя некоторое время всё уладилось. Её приняли в комсомол, а потом и в ряды ВКП(б).

Хася Шпицер, 1920-е гг.

Хася была необычайной красавицей, имела много ухажёров. Чтобы «насолить» одному из них, вышла замуж за Илью. Родители прожили вместе в любви, согласии, уважении и заботе друг о друге 52 года.

Илья Шаин и Хася Шпицер в день свадьбы — 1 ноября 1927 года.

В Гомеле (или Речице) в 1928 году у них родилась первая дочь — Марта. Но прожила она всего три года и умерла, заболев скарлатиной.

В 1932-м папу направили учиться в коммунистический университет. Так родители оказались в Москве. Им дали комнату 12 кв. м в самом центре — в Богословском переулке, рядом с Тверским бульваром. До рождения сестры Зои в 1933 году мама работала на швейной фабрике. Там она прославилась тем, что предотвратила её поджог, за что получила подарок и была награждена грамотой чуть ли не в приёмной Калинина. Я родилась в 1940-м, а через год началась война.

Битва за Кёнигсберг и «ребусы» в письмах

— Папа ушёл в первые дни войны добровольцем. Сначала ему отказали, сказав: «Вы нужны здесь». Но он настоял на своём, и со второй попытки его зачислили.

Сначала попал под Москву в артиллерийский полк резерва Ставки Верховного главнокомандующего, через какое-то время этот полк перерос в бригаду. Она обеспечивала прорыв нашей пехоте. Далее папа воевал на Западном фронте, который в апреле 1943-го разделился на 1-й, 2-й и 3-й Белорусские фронты (папа сражался в рядах 3-го). Вот его личный боевой путь: Москва — Вязьма — Смоленск — Минск — Молодечно — Алитус — Кёнигсберг.

Папа рассказывал, что на пути к Кёнигсбергу они шли через Голдап — родину Геринга, одного из сподвижников Гитлера. Видели снаружи и изнутри знаменитый замок Геринга уникальной архитектуры, с огромной коллекцией полотен западноевропейских мастеров, изысканной обстановкой, включая золотой унитаз.

Илья Шаин, 1944 год.

У меня один из ярких эпизодов папиной войны связан с зоопарком. Туда попали бомбы, и оставшиеся в живых звери разбежались по всему городу. Бегемот получил более десяти ранений, и наши военные медики спасали ему жизнь. Эту историю папа описывал в письме. Писал так, чтобы было интересно пятилетней девочке: «Зарычал бегемот. А это значит, что он передаёт привет Милочке и её сестричке Зоечке». И так всё письмо с перечислением всех зверей и расшифровкой их «разговоров». Это письмо шло до нас более полугода, так как военная цензура, видимо, пыталась дешифровать папины «ребусы».

Письмо дочери Зое: «Нравится тебе этот зубр? Если нравится, то напиши мне. Как у тебя учёба протекает? Ты уже, наверное, отличная балерина. Крепко, крепко целую тебя. Твой Папа». 1944 год.

После взятия Кёнигсберга папина бригада оставалась в городе для поддержания порядка до конца 1945 года. Отец начал войну в звании младшего лейтенанта и в должности политрука полка, а закончил в звании гвардии майора и в должности ответственного секретаря парткома 1-й Гвардейской истребительной противотанковой артиллерийской бригады. Вот награды, которые он получил во время войны: ордена — Красной Звезды, Красного Знамени, Отечественной войны I-й и II-й степеней, медали — «За оборону Москвы», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией».

Хася Шаина с дочерьми Милой и Зоей. Фото сделано 9 мая 1945 года.

Ненужный фронтовик и болезнь сестры

— Сразу после демобилизации папа никуда не мог устроиться на работу. Это был шок. Фронтовик, орденоносец, которому, как казалось, будут открыты все двери, оказался никому не нужным. На любую партийную работу дорога была закрыта. Ему предлагали работу на мукомольной фабрике, ещё где-то в общепите. Через какое-то время он пошёл по своей юношеской специальности — в типографию издательства Центросоюза.

Послевоенные годы были очень трудными. Во-первых, начались репрессии. Сажали одного за другим друзей родителей.

Папу вызывали неоднократно в органы безопасности для дачи показаний. Он не сказал ни одного плохого слова в адрес своих друзей, а посему родители каждую ночь ждали прихода соответствующих людей. Мама рассказывала, что в углу комнаты всегда стояла собранная сумка. Этот ужас длился до 1953 года. К великому счастью, отца не тронули.

Во-вторых, были очень трудные годы в материальном плане. Папа хоть и работал уже директором типографии, но получал гроши, которых не хватало даже на еду. Мама на работу выйти не могла, так как мы с Зоей, особенно я, «не вылезали» из болезней. Поэтому она брала заказы по пошиву одежды — от лёгких платьев до зимних пальто. Днём мы с Зоей за столом делали уроки, а по ночам при свете настольной лампы мама шила.

Ещё из нашего жития на Богословском переулке помню огромное количество родственников, которые постоянно останавливались у нас. В те годы практически не было прямых поездов, поэтому они вынуждены были делать пересадку в Москве и по нескольку дней жили в нашей комнате. Ездили семьями, иногда по четыре, а то и больше человек. Тогда мы с Зоей уходили спать либо к соседям, либо к подружкам. Спали на полу, на столе… И мама никому не отказывала, всех принимала, кормила. А то ещё и что-нибудь шила.

В 1952-53-м году Зоя очень сильно заболела, несколько дней держалась температура под 40 градусов. Несколько суток сестра не спала. В то время наш дом надстраивали, постоянно шли работы. Мама выбежала на улицу, нашла начальника стройки и попросила его остановить работы хотя бы на два часа. Он это сделал. Когда Зоя проснулась, у неё температура была уже 38 градусов, и мама отправила меня сказать начальнику, что можно приступать к работам. Вот такая у нас была мама.

Заканчивая это повествование о простых людях, невольно вспоминаются слова Евгения Евтушенко:

«Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы — как истории планет.

У каждой всё особое, своё,

и нет планет, похожих на неё».